Посетитель — Ростислав Плятт Козмин, зам. министра — Георгий Жжёнов Ермаков, его помощник — Николай Прокопович Вера — Валентина Карева женщина-милиционер — Ольга Анохина.
Владлен Дозорцев – знаковое лицо в истории латвийской литературы и политики конца XX века. Впрочем, в самом разгаре уже XXI век и любопытно, как в нем себя ощущает 75-летний классик. Об этом интервью с Владленом Леонидовичем.
— Вы живете в Юрмале? Чем живете? Стихами? Чем-то еще?
— Живу в Дубулты. В пяти минутах ходьбы от бывшего Дома писателей. Это обязывает. Чем живу? Ну да, стихами и, конечно, чем-то еще. Вот проблемами своих детей. Их у меня много. Трое. Проблемами своих друзей и подруг. Их у меня тоже много. Проблемами своего государства. Их вообще не счесть. Проблемами России и мира. Ну, тут вообще – засада. Тут в последнее время -просто лавина. Чем еще? Вот заканчиваю книжку мужских статей о разных типах женщин. Вот правлю две новых пьесы. День забит, как автобус в час пик. А еще есть регулярные дела по обществу гарантов нашего Рижского русского театра (я – член правления), по Балтийской гильдии поэтов (тоже член правления). Там тоже свои майданы...
— Все-таки о стихах: о чем они в последнее время?
— Вот о том, что меня волнует (смотри ответ на первый вопрос). В принципе, я вывешиваю их на ресурсе «Поэзия. Ру». Кто интересуется, может смотреть. У меня там читателей – тысяч 65. Я исповедую содержательную поэзию. То есть не темню и не шифрую. И что меня волнует, из текстов быстро понятно. Скажем, грибной год, как в 41-м перед войной. Скажем, настроение, с которым я ездил по Грузии, где работает мой младший сын...
— И какое?
— Тяжелое. Когда там узнают, откуда приехал, они говорят: ну вы же в раю, вы же – в Евросоюзе! Какой рай?! Вы о чем?! Они: ну вы хотя бы едины. Кто едины?! Мы едины?! Они: ну хорошо, у вас за 20 лет не было четырех войн! Я их спрашиваю: почему ваши женщины сплошь в черном? Они: потому что будни серы. Я вернулся оттуда несчастливый с печальными стихами.
— А вообще, вы счастливы? Если да, то поделитесь рецептом.
— Счастливы только малые дети, которые еще не понимают, что их ждет. Думающий человек не может быть счастливым. Ибо он конечен.
— Ну хотя бы так: жизнь удалась?
— В принципе, я занимался в жизни тем, чем хотел. Журналистикой, документальным и игровым кино, театральной драматургией, прозой, поэзией, политикой. Были даже очень шумные периоды. Например, пьесы шли в Союзе и за рубежом, как пожар по лесу. В них играли легендарные актеры – Плятт, Жженов, Лавров, Павлов, Марков, Толубеев, Тараторкин, Юрский, Банионис... В свое время раскрутил журнал «Даугава» до 109 тысяч тиража. Из шести поэтических книг за две последних совсем не стыдно. Другое дело, что, может быть, нужно было заниматься чем-нибудь одним. Долбить в одну точку. Может, и додолбился бы до хрестоматий. Но в том-то и дело, что я хотел делать то, что хотел. И разве это не главное в жизни?
— Великий виолончелист Ростропович мне говорил, что в конце жизни все равно придет счет. За прожитое. И придется оплатить. Велик ли ваш счет?
— Если продолжать эту его депрессивную шутку, то я бы ответил так: я этот счет не накапливал, я платил по частям. Всю жизнь. За мое вмешательство в политический процесс мне выставляли счет и русофилы и русофобы. За резкие повороты в личной жизни меня поливала помоями желтая пресса и бандитские компроматные порталы. Просыпаешься – читаешь в газете, что ты живешь с несовершеннолетней, которая ждет от тебя ребенка. Открываешь портал – там про то, что я мордую своих жен и у меня ампутирован член. Мне не привыкать платить по счетам. Если же говорить о счете, который в конце жизни, то Большой официант приносит его, когда вас уже нет.
— Ну, хорошо, спросим так: с высоты вашего опыта, как надо жить?
— Все-таки так, как сказал плохой писатель Николай Островский: чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
— То есть цель все-таки должна быть. И что за цель?
— У меня? Так себя занять, чтобы не оставалось времени на этот вопрос.
— Боитесь?
— Есть такое понятие – гигиена мышления. Где-то сказать себе: стоп. Чтобы не сойти с ума. Дальше ведь начинаются большие проблемы: в чем смысл жизни и т. д. Надо будет уточнять, о какой жизни идет речь – о биологической или духовной. Не вырулим. Остановимся на том, что мыслящий человек пытается понять. Это нормально.
— На мой личный взгляд, жаль, что человек живет мало. А не лет 120 – 150. Тогда бы он что-то понял
— Тогда бы он привык к своим ста двадцати – ста пятидесяти, как мы к своим семидесяти-восьмидесяти. И так же откладывал бы эти вопросы на конец.
— Я опять – о Ростроповиче. Он говорил мне, что истина открывается после сорока.
— Скорей всего, это он – не о себе. Он и в 80 был большой ребенок. 40 – это такая биологическая граница. Она многих пугает.
Когда мне стукнуло 40, мой друг – замечательный рижский киноисторик Валера Стародубцев – подарил мне книжку « Мужчина после сорока». Там были всякие ужасы, которые ожидают мужика за углом. Я тогда бегал по 10 километров в день. В том числе и за бабами. Теперь мне 75. Самый продуктивный творческий период у меня был после сорока. И никак не кончается. До сих пор бегаю. Ну не по 10 километров теперь уже, но моей дочери 15 лет.
В 70 лет я решился на книгу мемуаров. Они вышли в 2009-м году. Но никаких итогов я там не подвожу.
— Кстати, насчет ваших мемуаров. Они заканчиваются политическими событиями 92— года. А дальше идет такая фраза: конец первой книги. Первая книга очень интересна. Будет вторая?
